Рассказ основан на реальных событиях
В ТОТ ВEЧEР отец Димитрий пригласил меня в гости. Я очень люблю навещать его семью. Матушка печет свой фирменный пирог, и за чашкой чая (а иногда не чашкой и не чая) мы часами разговариваем. О Боге, Eго Промысле, о церковной жизни, о разных людях и их судьбах. Батюшка знакомит меня со своими друзьями и прихожанами, и они рассказывают свои истории — грустные, радостные, поучительные.
Тогда за столом с нами сидела Ирина Николаевна. Я ее видела впервые. Женщина лет пятидесяти, немного грустная и молчаливая. Она почти не поддерживала разговор, но с удовольствием занималась с моей младшей дочкой Машей, у которой синдром Дауна. Та сидела у нее на руках и перебирала ее волосы.
В какой-то момент я начала жаловаться, что Машуньке скоро два года, а она почти не говорит, не ходит. Ирина Николаевна посмотрела на меня и вдруг сказала:
— Не надо, не расстраивайтесь. Вы такая счастливая. Вы даже не представляете, какая вы счастливая. Ловите эти моменты — моменты радости здесь и сейчас. Счастье — это то, что сегодня.
И замолчала. Отец Димитрий ласково на неё посмотрел и положил на ее руку свою ладонь.
Но меня, честно говоря, это тогда немного покоробило. Вот сидит женщина, которая обо мне ничего не знает, не знает, как я живу. Но учит жизни.
А потом мне позвонил муж. Он тогда был в Москве и занимался ремонтом нашей квартиры. Говорила я с ним раздраженно. Мне хотелось, чтобы к моему возвращению все было готово. Он не успевал, да и не мог успеть, хотя делал все, что в его силах, даже больше. Я это понимала, но все равно нервничала, что-то высказывала, упрекала:
— А вот у других. А ты.
Я отключила телефон и кинула его рядом с собой на диван.
— Не надо, не злитесь, пожалуйста. Вы такая счастливая, — опять повторила Ирина Николаевна. — Я тоже была счастливой, но я этого тогда не знала.
И она начала рассказывать.
ИРИНА вышла замуж рано. В двадцать один год. Но это для нас сейчас рано. А в то время было нормально.
— Да и то, родители мне уже говорили: «Уже за двадцать, а все в девках. Смотри, все твои подруги понарожали давно», — вспоминала она. — Я и смотрела. Но женихов как-то не было. Только Митька — одноклассник бывший. Весь какой-то «серый», неказистый. Он за мной с пятого класса бегал. Хотя как бегал. Глазел, вздыхал в сторонке. Ну, ранец носил иногда. Стихи и записки не писал, как другие мальчишки своим избранницам. Стеснялся. Но все знали — влюблен в меня. Но какой-то незавидный кавалер. Родители его на стройке работали. Нищета нищетой.
Закончили школу, Митька так и вздыхал. Они с Ирой жили неподалеку друг от друга, так что часто виделись.
Однажды после очередного маминого упрека, что останется Ирка старой девой и лучше хотя бы за Митьку пошла, раз лучше никто на нее не позарился, та от отчаяния сама подошла к парню на улице и сказала с вызовом:
— Ну что, женишься на мне?!
А он стоял, смотрел на нее и молчал. Не мог поверить в свое счастье.
— Онемел что ли? Или не хочешь?
Так они и поженились. Свадьба была скромной, без размаха. Не как у некоторых ее подруг. Ирины родители тоже были не богаты. О Митькиных я уже сказала.
ЖИЛИ СКРОМНО. И в молодости, и потом. Не «хваткий» был Митя, не умел крутиться, не поспевал за стремительно меняющейся жизнью.
— Много раз я жалела, что вышла за него, — вспоминала в тот вечер Ирина Николаевна. — Тогда рестораны стали уже доступны. Другие своих жен нет-нет, а сводят. А мой меня — в пельменную. На большее денег не было. И радуется, смотрит на меня щенячьими глазами. Другой своей — шубу. А я в старом пальтишке задрипанном. Мама еще до замужества покупала. Я ему про это пальто позорное, а он: «Ты такая красивая!». Меня это так раздражало! И хотелось в той пельменной ему тарелку прямо в лицо швырнуть. Пару на улице увидели, она с букетом роз красивым. Я ему: «Да, вот, мужчины какие цветы дарят!». А он отбежит, каких-то одуванчиков сорвет и протягивает. Лыбится, как дурак.
Все Ирину в муже раздражало. И квартирка его маленькая, обшарпанная, куда он ее привел и где с бабкой старой, храпящей жил. Другие кооперативные квартиры покупали, а они в «конуре» ютились. И мочой там воняло, и старым больным телом. Умерла вскоре бабка, а запах этот еще долго Иру преследовал.
— Я о французских духах мечтала, подруга как-то похвасталась, муж ее привез из-за границы. А тут эта вонь.
Раздражало, как Митя ел и мякиш хлеба в салат макал. Как вилка об зубы его стучала. Ирина вставала из-за стола и уходила в комнату.
Как жался к ней ночами и сопел в ухо.
Даже раздражало, как он с сыном их сюсюкался, как баба. Другие деньги зарабатывают, вертятся, шабашат. Туда-сюда. А этот со своей работенки домой спешит. Пеленки мокрые менять.
Не разводилась. Не принято было. Только о жизни своей загубленной жалела. Да и Митьку жалела. Преданного, как собака. И сын обожал его. От папы не отходил. Ирину это тоже раздражало.
Изменила несколько раз с одним знакомым. Женатым. Правда, не понравилось ей. Сама не знала, почему вдруг решилась. Жизни своей назло, наверное.
— Ты что опять так поздно? — спросил после последнего ее свидания муж.
— В гостях была.
— А я тебе котлеток пожарил. Вон — на плите.
И так ей тошно стало. И от себя, и от любовника, от Митьки ее никудышного с его глупыми «котлетками».
ТАК И ЖИЛИ. Серой никакой жизнью.
Вечерами Ирина смотрела романтические фильмы и мечтала, что прискачет еще ее принц на белом коне, увезет на какую-нибудь виллу. И будет у нее шуба, которую она небрежным движением будет скидывать с плеч на пол, букеты роз кругом, любовь и настоящее счастье. Или, на худой конец, денег заработает и оденется, как королева.
Но сама знала, что так не будет. Ушло ее время. Сгинуло в этой однокомнатной халупе с нелепым мужем под боком. И денег не будет. Негде взять.
А через десять лет умер Митя. Сердечный приступ. Не дождался скорой.
Вечером это случилось. Она делала с сыном уроки, Митя возился на кухне со своими котлетами. Охнул вдруг и опустился на пол. И сковородку выронил. Eе грохот Ира и услышала.
Умирал у нее на руках. Смотрел на нее ласково, улыбался через силу и успокаивал, говорил, что все будет хорошо. Только вот котлеты не дожарил, чем же они ужинать будут.
— Но вон там суп в холодильнике. Я утром перед работой сварил. И в комод посмотри, там, рядом с зеркалом. Не сейчас, потом.
Впервые, наверное, за все годы Ирина чувствовала тепло, понимала, что теряет близкого человека. Что стали они одним целым давно. Как рука ее — Митька. Не обращаешь внимания всю жизнь на эту руку, а отрывают ее — тут и взвоешь. И плакала, плакала.
— Митенька, не уходи. Любимый.
Она даже не знала, откуда пришло это слово: «Любимый». Она никогда это мужу не говорила.
ПОСЛE ПОХОРОН посидела Ирина с родственниками, поплакали. Все говорили положенные слова. Она молчала. А потом встала и вышла в коридор. Подошла к комоду, о котором говорил муж, открыла его. Там лежали французские духи. Такие, о которых она мечтала.
Сына Ирина отправила на время к своим родителям. Чтобы как-то развеялся, переключился.
— А сама я каждый вечер возвращалась в нашу маленькую квартирку и вспоминала, вспоминала. — говорила Ирина Николаевна. — Как смотрел на меня Митенька. Глазами своими голубыми. И сколько любви было в этих глазах. Одуванчики те. Пельменную. Как же я хотела вернуться туда — с Митей. Только тогда поняла, как тепло было, спокойно.
Вспоминала Ирина, как молодой еще муж ухаживал за своей старой больной бабкой. Вечно брюзжащей и всем недовольной. Безропотно, ласково. И ни разу ее, Ирку, не упрекнул, что она помочь ему не хочет.
— Жалел он меня, ношу свою перекладывать на меня не хотел.
Как встречал ее с работы, с ужином. Как ночью сына качал, чтобы она поспала. Как обнимал ее ночами. И все ждал, когда она нежностью ему ответит. Как терпел ее колкости, ни разу грубостью на грубость не ответил.
— Знал, наверное, что я изменила ему. Но и тут ничего не сказал. Только слышала я, как плакал однажды ночью. Простил. Молча. Поздно поняла я, что как за каменной стеной жила. Счастье вот, рядом было. А я и не понимала.
И взгляд его последний вспоминала. Когда услышал муж, что она его «любимым» назвала. Счастливый.
— Только поздно уже было.
Ирина Николаевна замолчала.
— Не злитесь, Леночка, — сказала она через какое-то время. — Все это мелочи, все проходящее. Все можно исправить и сделать — и ремонт, и другие мелочи. Нельзя исправить только смерть. Сейчас у меня все есть. Я давно в администрации работаю. Квартира большая, шубы. На пол их скидываю, как когда-то мечтала. Духи вон французские. Но те, Митькины, до сих пор берегу. А почти двадцать лет прошло. И как я скучаю по той нашей квартирке. По запаху котлет. По теплу. Даже по бабке. Но ничего не исправить, ничего. Пропустила я свое счастье. Поздно поняла, что вот, рядом же было. Да. Все можно исправить. Только смерть — нет. Любите, благодарите. Счастье — это то, что сегодня.
***
фото:
